Селото не искаше да се буди, черно-почерняло, дори когато камбаната на църквата огласи утрото с тъжния си звън. Вятърът носеше из въздуха мирис на прегоряло и сееше по листата на дърветата последните сажди от пожара. Няколко жени се засуетиха край плета на Керановата къша и пак се скриха. Нямаше го вече Керан. Изгоря в пламъците на нивите край Орлова могила заедно с още двама мъже от селото. Не го пожали Господ, нито заради младостта му, нито заради трудната му булка. Стана на пепел и прах и вятърът отнесе изгорялото му тяло из равното добруджанско поле.

Никой не посмя да пристъпи сред черните ниви още същия ден, белите кокали на Керан да потърси, ей тъй на, поне нещо от него булката му да погребе. Кераница се затвори у дома, сама с мъката по мъжа си и с въпросите за бъдещето на нероденото си дете.

Какво ще прави сега? Замина си той на оня свят без да остави в родата им мъжка семка – баячките от селото се бяха произнесли вече, че ще е момиче. Кой щеше да се погрижи за тях? Керан беше мъжът и в техния, и в нейния род. Тя се сви на топка върху малкото миндерче на одаята и се насили да отрони поне една сълза, но не успя. Пожарът беше прегорил способността ѝ да плаче. Само малката топка я ритна два-три пъти с крак, недоволна от нещата, които се случваха извън утробата на майка ѝ, и които все тя още не разбираше.

Някой потропа на вратника, но жената не обърна внимание. Нека тропат. Чунким не знаят, че в дома на Керан ни живот, ни смърт вече има. Чунким сега е за гости...

– Вълчу е, майка! Сирачито Вълчу. Намерил ножа на Керан. Донесъл е там, каквото имало да го погребем...

Тя чу как оплаквачките проточиха гласовете си и виковете им възвестиха на цялото село, че тялото е намерено. Скоро към каканиженето и нарежданията се присъединиха още жени и стоенето край костите на мъртвия се почна.

Да беше турско, по-лесно щеше да е, селото Керан да прежали, баща на нероденото му дете да найде и мъж за младата Кераница. Като чумави бягаха мъжете от къщата, чунким някой споменеше, че скоро дете ще се роди, че градините на Керан съхнат, а с тях и младата му булка.

Най-сетне, когато обраха и последната нива с царевица, кметът, попът и берберинът викнаха две-три жени да замесят хляб, а мъжете гътнаха един петел за курбан. Дорде месото се вареше и печеше, изнесоха едно буре младо вино от Уме уно и отонел и дамаджана с тригодишна кайсиевица. После, дорде някой се усети какво-що, пишман-сватбарите хлътнаха с бъклицата и петела, забучен върху огромен кравай в къщата на Кераница. Вътре попът извади епатрахила и евангелието, прибулиха уплашената жена и я венчаха без никой да я пита, за най-бедния в цялото село – Вълчу.

– Хай, цалувай ръка, булка! И да знаш, преселец е мъжа ти – обувките му все към вратата сочат!

Гайдата изви пискливия си глас и преселците наскачаха като по заповед, подхващайки в транс онзи стар, буен ръченик, от който и къщата се разтресе и заигра.

На другия месец, Вълчовица се спомина, оставяйки на младия си мъж къща, добитък, трите ниви край Орловата могила, в които изгоря Керан, и една бохча с малко розово момиченце, на име Васка, което пищеше и врещеше неистово. Вълчу гледаше плахо кръглото сираче и се чудеше ще оживее ли детето без майчино мляко, майчина ласка и майчина прегръдка.

Щеше ли да си иде от тоя свят, както беше дошло? А ако даде Бог да живее – сираче като него ли, цял живот щеше се мъчи?

Сините очи на малката го погледнаха любопитно и той се присламчи. Взе го на ръце, зави една бучица сирене в тензухения месал и я тури в устата му. То примлясна два пъти и изви бляскавия си син поглед към него. Вълчу се разнежи и леко го погали по главичката.

След всичко, което се случи, в селото булка за него нямаше. Прокълната беше къщата на Керан. Сега сигур чакаха, кой пръв ще се гътне – той или Василка. Нека чакат – той няма да чака. След четирсет дни, я го има малкото – я не...

– Ами ако има къмет?... – замисли се той. – Може пък да имаш късмет, Василке-е, сираче да’н остаяш! Само майчица едничка да ти найдем!

Вълчу не му мисли много. Занесе детето на старата Митювица, която го беше отгледала, и набързо оседла дорестия кон.

„Белким ще остане сираче Василка, ако майчица ѝ намеря?..”

Тъмната есенна нощ погълна ездача в обятията си. Мъжът пришпорваше коня наивно, все по-далеч и по-надалеч на изток, там където изгряваше слънцето, а заедно с него и плахата, човешка надежда за утре.

Скоро запрехвърча сняг, а утрото оцъкли сивите си очи. Вълчу беше подминал няколко села, но ту му се струваше близко, ту къщите не му се нравеха, ту беднотията. Знаеше, че ще познае момата още щом я види. По робата щеше да я познае. После хоп на коня и обратно на село. Търсеше висока и яка мома. Кераница беше дребна и слаба и си отиде ей тъй, за едното чудо. Василка също щеше да е дребна като майка си. Ако оживееше сега, щеше да я бъде и после. Но неговите деца, децата на Вълчу, щяха да бъдат друга порода. Само да я зърне момата!...

Пътят изведнъж свърши и ездачът сви покрай малък извор, близо до непознато нему село. Тъжният есенен ден размяташе сънено гривата си – петлите кукуригаха, кучетата лаеха, някъде блееха овце. Вълчу приглади черната си къдрава коса и рошавия мустак, наплиска лицето си и се скри в храстите зад чешмата. Скоро по пътеката се зададоха група моми, които шумно се смееха и разговаряха. Те погледнаха учудено завързания при чешмата кон и гласовете им утихнаха:

– Хей, моми! Търся тука една мума за женени, сирачи, от вашту селу – изскочи Вълчу от храсталака.

– У-у, бре! Че кой ше съ жени? Ти ли? – викна най-смелата мома и цялата поруменя.

Останалите се закискаха и зашушукаха.

– Че как ий имету на момата? – ухили се смело Вълчу и повдигна калпак. – Не иди ли с вазе вода да налее?

– Иди, иди! След малку... Нали, Недельо! – закискаха се девойките – Нема си опинци, горката и боса оди, затуй иди назад.

Вълчу се подсмихна и са провикна:

– Айди да ви пумогна да налейти вода! И да си трайти...

– Зер, си един убавец! Как тъй ша траем! – викна първата мома и пак се изчерви.

– Сус, мари! – Вълчу се засмя заедно с момите и рече. – Коя ща ма вземи за мъж?

– Глей, го ти! Приженило му съ, Недельо! Че къща имаш ли? Ниви, градини? Сал един кон има тука и голям мустак! – викна другата мома.

– Имам зер... Всичко си имам, само жена си нямам.

– Той баба ти Керина Дона чака!.. Хай, да си одиме, моми! – викнаха девойките и се разтичаха във всички посоки. Само тази, дето се беше обадила първа се забави и току го погледна...

Не беше неделя, но Неделя пристъпи прага на Вълчовата къща вечерта. Дума не смееше да обели преселката – нито да се засмее на късмета си, нито сълза да пророни. Пък и още не знаеше ни за Василка, ни за Кераница. Стройната ѝ длъгнеста снага се засуети край изстиналото огнище и скоро котлето изпълни къщата с живот и ухание на дом...

Создавалось впечатление, словно село – черное-причерное – не хотело пробуждаться, даже когда церковный колокол огласил окрестности своим печальным звоном. Ветер все еще разносил по воздуху запах перегоревшего, и посыпал листву деревьев последним пеплом и сажей недавнего пожара. Несколько женщин посуетились около плетеного забора Керанового дома, и вскоре скрылись. Не было больше Керана. Сгорел в пламени на новых полях близ Орловой могилы, вместе с еще двумя мужчинами – односельчанами. Не пожалел его Господь ни ради его молодости, ни даже ради беременной жены не пожалел. В пепел и пыль превратился, и теперь ветер разносил этот пепел над ровными, словно столешница, добружданскими полями.

В тот же день никто не осмелился ступить на почерневшие поля, чтобы отыскать белые кости Керана, хотя бы ради того, чтобы его жена могла их похоронить. Молодая женщина теперь замкнулась одна в своем доме, наедине с мукой и тяжелыми мыслями о будущем своего, еще не рожденного ребенка.

Как ей теперь быть, что теперь делать? Ушел муж в мир иной, не успев оставить на земле своего наследника – мальчика. Кто теперь будет заботиться о них? Керан был единственным мужчиной и в его и в ее родах. Она свернулась клубочком на маленьком деревянном, жестком диване и попыталась заплакать, но у нее ничего не получилось. Пожар сжег и ее способность плакать. Только младенец в утробе, пнул ее разок-другой ножкой, видимо недовольный тем, что произошло в мире за пределами материнской утробы, такое печальное и еще непонятное ему.

Кто-то постучал о косяк двери, но женщина не обратила на это внимания. Пусть стучат. Как будто не знают, что теперь в доме Керана ни жизни, ни смерти нет. Как будто теперь время к ним в гости ходить…

– Это Вылчо, мать! Сиротка Вылчо. Нашел нож Керана. Я все, что нашел, принес, чтобы похоронить что можно…

До нее донеслись голоса плакальщиц, и их крики возвестили все село о том, что нашли тело Керана. Вскоре к речитативам плакальщиц присоединились и другие женщины, – началось ритуальное стояние у костей мертвого Керана. Во времена турецкого ига легче было бы селу Керана оплакать, отца еще не родившемуся ребенку найти, мужа молодой вдове. Но теперь словно очумевшие убегали мужчины подальше от вдовы, словно боялись услышать о том, что скоро ребенок родится, что сады-огороды Керана сохнут без хозяйской руки, а вместе с ними и молодая вдова сохнет.

Наконец, когда с полей собрали и последнюю кукурузу, председатель сельсовета, поп, да еще один свидетель позвали двух-трех женщин, чтобы они намесили хлеба, а мужчины закололи петуха – курбан сварить. Пока варилось мясо, да пекся хлеб, вынесли от Уме бочонок вина и плетеный кувшин с трехлетней абрикосовой ракией. Потом, пока никто ничего не понял, прибежали сваты с фляжкой и петухом, водруженным на огромный каравай в дом молодой вдовы. Внутри дома, поп вытащил епетрахиль и евангелие, покрыли перепуганную молодуху, как того порядок требовал, куском ткани, и обвенчал ее, никого не спрашивая, выдавая таким образом замуж за самого бедного в селе – сироту Вылко.

– Ну, целуй руку, молодка! И знай, переселенец твой муж – башмаки вон его все на дверь смотрят!

Запищала гайда¹, и переселенцы повскакивали, как по команде, принимаясь танцевать самый старый – и очень темпераментный танец – рученицу, от которого весь дом затрясся.

Через месяц молодая женщина, еще и не успевшая снова почувствовать себя женой, умерла, оставив молодому мужу дом, животных, три нивы около Орловой могилы, в которых сгорел Керан, бахчу, да крохотную розовую девчушку Васку, которая постоянно и неистово пищала в пеленках. Вылчо испуганно смотрел на круглую сиротинку и боялся верить в то, что эта кроха сможет выжить без материнского молока, материнской ласки и материнских объятий.

Не уйдет ли из этого мира и эта крошка…А если даст Бог ей выжить – останется, как и он круглой сиротой и будет всю жизнь мучиться.

Синие глазки малышки смотрели на него с любопытством, и он разнежился…Взял крошку на руки, закрутил в кусок тонкой материи кусочек домашней брынзы, и сунул в ротик малышки. Она соснула раза два-три и посмотрела на него своими блестящими глазками. Вылчо растрогался еще больше, и неумело погладил малышку по голове.

После всего, что случилось, невесты в селе для него теперь не было. Проклятым казался всем теперь дом Керана, ставший домом Вылко. Он догадывался, что все теперь молча ждут: кто первым – он или малышка – умрут вслед за Кераном и его молодой женой. Он ждать не собирался. Через сорок дней видно будет, будет ли еще жива малышка…

– А если выживет? – задумался он. – Может быть, окажется счастливицей…а, Василька – сиротинка? Дай Бог выживешь! Вот бы нам еще мамочку найти! – И недолго думая, Вылчо отнес малышку к старой бабе Митювице, которая и его – сироту выходила. И он быстро оседлал коня, поверив, что выживет малышка, если он ей мать найдет.

Темная осенняя ночь приняла Вылко в свои объятия. Мужчина пришпоривал коня наивно уезжая все дальше и дальше на восток, – туда, где вставало солнце, а вместе с ним крепла и несмелая надежда на завтрашний день.

Вскоре пошел снег, и утро раскрыло свои серые глаза. Он проехал несколько сел, но то ему казалось, что сельцо слишком близко к его селу, – и тут знают его историю, то не нравились ущербные домишки, то бедность в селе, лезущая из каждого угла. Он был уверен, что узнает девушку по одежде. Схватит ее и на коня – да быстехонько обратно в село. Он искал высокую и крепкую невесту. Вдовушка, на которой его женили, была хрупкой и изящной, поэтому и умерла так рано, считал он. Василка тоже будет крупкой и изящной как ее мать. Если теперь выживет, дальше будет легче. Но его дети, дети Вылко, будут другой породы. Только бы найти подходящую девушку!...

Накатанный путь неожиданно кончился, и всадник (ездок) свернул в сторону небольшого озерка, к незнакомому селу рядом с ним. Печальный осенний день сонно расплетал гриву – начали кричать петухи, лаять собаки, где-то заблеяли овцы. Вылчу пригладил рукой волосы и усы, побрызгал на лицо ледяной водой из родника и спрятался в кустах. Вскоре по тропинке показалась группа девушек, которые шумно смеялись и весело разговаривали. Они с удивлением уставились на привязанного в дереву у родника коня, и их голоса смолкли:

– Ей, девушки! Я себе невесту ищу, сиротку из вашего села. – Выскочил их кустов Вылко.

– Фу-ты, леший! А кого женить будешь? Для себя чтоли ищешь? – громко спросила самая смелая девушка и покраснела.

Остальные захихикали и зашептались.

– Так как ту девушку зовут? – смело улыбнулся Вылко и приподнял надо лбом колпак из овчины. -Не с вами за водой пришла?

– Придет, придет! Скоро… Да, Неделя? – захихикали девушки – У нее башмаков нет, она бедная босиком ходит, поэтому от нас отстала.

Вылко усмехнулся и сказал:

– Давайте я вам помогу воды налить, а вы помалкивайте…

– Да уж, какой ты красавиц, как тут сдержаться! – сказала первая девушка и снова покраснела.

– Тихо, тебе сказал! – Вылко рассмеялся вместе с девушками и произнес. – А кто из вас меня в мужья возьмет?

– Ну, ты посмотри на него! Жениться ему приспичило, а Неделя? Да у тебя дом-то есть? Нивы, сады-огороды? А то, может быть,только конь у тебя и есть, да еще усы большие! – рассмеялась другая девушка.

– Есть! Все есть, жены нет только!

– Да он твою бабу Керину Дону ждет!... Пошли, девчонки! – Задиристо смеясь,девушки разбежались в разные стороны. И только та, которая первая осмелилась ответить на его вопрос, немного замешкалась, и смущенно взглянула на него.

Был рядовой будний день, но Недялка, или как ее звали подружки – Неделя², прибыла в дом Вылко еще вечером. Она не смела проронить ни единого слова – ни улыбнуться своей удаче, ни слезы уронить. Она не знала еще ни о Василке, ни о Керане. Стройная, поджарая, увидев угасший очаг, она тут же засуетилась вокруг него, и вскоре в котелке над огнем закипела вода, и дом наполнился уханием жизни…

Перевод осуществлен 20 февраля 2012г.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Гайда — старинный болгарский музыкальный инстумент. — Б. пр. [назад]

2. Неделя — по болгарски Воскресенье, как и женское имя — Неделя, Недялка, здесь игра слов. — Б. пр. [назад]