| |
Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.
Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность — других.
Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.
В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…
(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной — любви.
лето 1910
|
|
|
|
Не обичах, но плаках. Не, не, не обичах, но сочех
аз на тебе единствено онзи лик, обожаван докрай.
Ни причини, ни улики имаше в чувството, впрочем:
не любов беше май.
Но на нас само образът кимна в среднощната зала,
само ти, само аз му донесохме стих жалостив
и това обожание беше по-свързваща цялост
от страстта — порив див.
Ала поривът мина, някой ласкаво в миг приближи се,
тънещ в обич, наместо молитва. Недей ме съди.
Знай, че в будната памет като нота най-нежна — пак ти си
въздух в мойте гърди.
В мойта тъжна душа като в дом незаключен бе скитник…
/Онзи летен наш дом/. Ти твърдиш, че забравих, но аз
всеки миг с теб запълних. Бе чувството тъжно и скритно,
но не бе, уви, обич, ни страст.
лято 1910
|
|
|
|
