В нея имаше слънце и кротка прах, имаше и река дори, разляла се като нива на щастлив човек, имаше и зима в нейната усмивка — много хубав сняг светеше в усмивката на Маша. Ячо се чудеше как другите хора не забелязват това. Добре, че не виждаха, защото тогава Маша можеше да изчезне от градчето — малко градче, пълно с изсъхнали есенни листа. Ячо бе работил дълго време в цирк „Соле Мио”, бе обиколил цяла Италия — чистеше конете и хранеше стария лъв Леоне, който бе болен.

На Ячо му беше жал за лъва. Но в цяла Италия нямаше топла и бяла улица като в неговото затънтено градче, където беше останала майка му. Малките му братя бяха хванали към Мадрид и не се обаждаха, и Ячо не се обаждаше, макар че си мислеше за майка си — една такава тъмна жена, като привечер след уморителен ден.

Майка му метеше площада на градчето. Краката я боляха. Докато хранеше Леоне, Ячо виждаше старата с метлата, и си мислеше как тя ще хване някой влак от Софийската централна гара и ще дойде при него в Палермо. Ячо е събрал пари и ще заведе майка си в пицарията до цирка. Ще похапнат, ще ? поръча шоколадов ликьор. Едва най-накрая, когато вече вечерта се е стопила и Леоне, горкият болен Леоне, е заспал, Ячо ще попита майка си, но много тънко:

— Мамо, какво става с Маша?

Даже няма да пита това, само ще каже:

— Още ли работи онова магазинче за домашни потреби?

— Ами да, — беше казала майка му по телефона. Тъмният ? глас грееше, припрян и притеснен.

— Сигурна ли си, мамо?

Браво. Маша бе в градчето, където дори реката бе пресъхнала, Маша не бе тръгнала за Мадрид. Маша, това е шал от Неапол, един такъв страхотен шал. В цирка има ли други момичета? Има други момичета, Маша. Но те не са …. Как да ? каже, че в усмивката ? има малка уличка, която води до тяхната къща в самия край на градчето?

Що за човек си, Ячо, казва майка му. Не може да се заседиш на едно място. Духне от юг и ти изчезваш някъде. Къде — в Италия ли, в Мадрид ли?

Майка му имаше трима сина, всичките мургави като пътя, разсичащ подивелите поляни. Всичките хубави като облаци, наредили се гордо по небето на път за Черни Връх. Но те са стабилни. А тебе не те свърта. Накъде си тръгнал? Който влак дойде по-напред — хващам го. Обичам да обходя света, да видя нивите на другите хора.

А защо се връщаш? Ами заради магазиччето за домашни потреби, мисли си Ячо. Слушай, тази капела е за тебе, Маша.

Не иска да ? каже, че една госпожица си е я забравила и той я е прибрал. Не, че няма пари. Ячо има много пари. В деня, когато се прибира, майка му не отива да мете с бавната си красива метла площада, макар че по плочките — нали винаги е есен, дълбока като езеро — са нападали два милиона листа.

Отиваха в ресторант „Балкан”. Ячо купуваше двайсет и девет кебапчета — той не яде, гледа майка си и братята си, които по това време още не бяха щукнали към Мадрид — гълтат кебапчета…

В Палермо старият лъв Леоне чака ли чака своя пазач Ячо от Брезник, България. Това е за тебе, Маша, казва ? Ячо. И още по-хубаво му става, че е дал толкоз пари за тая нищо и никаква блузка. Ако Маша замине, в града ще остане само една чиния, грамадна като кораб, пълен с неизядени кебапчета. Братята му вече са в Мадрид, а може и да са хванали на север.

Дали въобще ще има лъв в цирк „Соле Мио”? Леоне бе толкова немощен, че заспиваше на манежа. Веднъж не се събуди след гърмежа на дресьора. Умря на сцената и Ячо повече не щеше да си помисля за „Соле Мио”. Искаше да се напие, защото без стария Леоне нямаше нито цирк, нито път, нито площади и градове, но Ячо не се напи, защото парите не стигнаха за бутилка водка. Нямаше лъв, нямаше вече лъв! Продадоха го на някакъв селски музей — там щяха да натъпчат със слама кожата на Леоне и да го показват на децата срещу билет от едно Евро. Само площадчето и тежката, красива метла на майка помогнаха на Ячо да не открадне препарирания Леоне.

Той се повъртя при перепаратора, който го нае да помага из ателието. Ами аз си имам момиче, Маша се казва. Тя е българка, много хубаво момиче, заговори Ячо на препаратора на български, колкото де се похвали и да не усеща мъка от това, че вече си няма лъв, дори ако се замисли и Маша си няма, защото Маша нищо не му бе обещавала. С тия пари, дон Доменико, дето ще ми ги дадеш, ще ? купя не от евтиния магазин „Фиори”, а от най-скъпия магазин ще ? купя най-скъпото нещо.

В усмивката се е побрал целия град точно в края на зимата, но хубава зима, когато мама има дърва. Не зная кой ? е нарязал дърва… Сега братята ми са в Мадрид, а може и да са на север. Там има много циркове, на север циркът е много важно нещо.

Знаеш ли какво искам, дон Доменико? Да направя малък цирк на площада в моето градче. Тази неделя мама няма е е на работа, братята ми ще се върнат от Мадрид. Маша ще е там. И ти си в нейната усмивка, дон Доменико, защото ти си добър човек. Вземи ме на работа и Леоне го направи по-красив, отколкото като се мъчеше на сцената.

Моят цирк ще се казва „Вятър” и ще идват много деца — всичките ще ги пускам без пари. Ще ходя из цяла България — да гледат децата, които нямат пари за билет, и в неделя никоя жена няма да мете площада, макар че е есен и листата са окапали като круши по площада. На тебе, дон Демонико, ще ти купя кебапчета — двайсет и девет.

— Закриха магазинчето за домашни потреби, Ячо, — каза майка му, която този ден не бе на работа. Тя го чакаше на автобусната срирка, една жена дребна и тъмна като вечер след дълъг и тежък ден. Една жена, която знаеше къде е Мадрид, защото там бяха двамата ? по-малки синове. Знаеше дори къде е работилницата на дон Доменико и бе чувала за масата, на която бе изложен стария Леоне.

— Затвориха магазинчето ли? — избъбри Ячо. На дъното на куфара, очукан, съвсем смазан от толкоз пътуване, грижливо и внимателно той носеше рокля — и то не от магазина „Фиори”, а от скъпия магазин до кметството на Палермо.

— Ами Маша? — попита Ячо, едно такова тъмно момче като стъблото на ония ябълки покрай пътя, които раждаха дребни страхотни плодове.

— Маша… Маша замина, — каза жената, която не бе отишла да измете тежките листа, завили като двеста юргана площадчето.

— Замина ли? — престана да диша Ячо. Помисли за усмивката, в която имаше и площад, и лято, и най-добрия сняг и малка, гиздава къща, които искаше да купи някой ден за Маша. Дори за дон Доменико се бе намерило едно тясно местенце в тази усмивка. Сега нямаше нито есен, нито листа. Само една скъпа-прескъпа рокля на дъното на стар очукан куфар, закупена с последните пари от скъпия магазин до кметството в Палермо.

— Остави ти адрес къде я да намериш, — добави изведнъж майка му. — Ето го. — Изведнъж градчето и площадът си дойдоха ня мястото. Ячо знаеше, че някой ден скоро, а може би след десет години, ще направи най-хубавия, най-безплатния цирк „Вятър”. Децата ще гледат конете и лъва, а на манежа и ще има толкоз много пуканки за тях, че просто не е за приказване.

В ней было солнце и умиротворенная пыль, была даже река похожая на разлившуюся ниву счастливого человека, в ней была даже зима — в улыбке Маши светилось много снега. Ячо очень удивлялся как другие люди не замечают того. Да и хорошо, что не замечают, иначе Маша давно бы исчезла из этого городка, усыпанного яркими осенними листьями. Ячо долго работал в цирке «Соле Мио», — объездил всю Италию — чистил коней, клетки животных и заботился о старом больном льве Леоне.

Ячо было жаль льва. Но во всей Италии не было такой теплой, белой и чистой улочки как в его родном, захудалом городке, в котором теперь оставалась его мать. Его младшие братья направились в Мадрид, они ему никогда не звонили, он им тоже никогда не звонил. Хотя часто думал о матери, думал как об одной мрачной, темной, как сумерки после трудового дня, женщине.

Мать его всю жизнь подметала городскую площадь. У нее давно болели ноги. Пока Ячо кормил льва ему виделась мать со старой беззубой метлой, ему даже казалось, что она вот-вот бросит метлу, и на Софийском центральном железнодорожном вокзале сядет в поезд и приедет к нему в Палермо. Он накопил немного денег, и когда больной лев Леоне успокоится и, наконец-то глубоко уснет, они сходят в крохотную пицерию у цирка и поужинают вдвоем. Он купит ей сладкий шоколадный ликер и когда вечер уже окончательно расплавится, а ужин подойдет к концу, ненавязчиво, тонко спросит у нее:

— Мама, а что там с Машей?

Нет даже не так. Он просто поинтересуется:

— Работает ли все еще Маша в том тесном и темном магазинчике для бытовых товаров…

— Да — как-то сказала ему мать по телефону, и ее грустный негромкий голос показался ему каким-то немного расстроенным. Но он все равно согревал Ячо и наполнял его надеждой.

— Ты уверена, мама?

Браво. Маша не уехала в Мадрид из их крохотного, забытого всеми городка, в котором даже река окончательно пересохла. Маша еще дома. Маша это потрясающая шаль из Неаполя, невероятно красивая шаль. Маша…Есть ли другие девушки в мире, в цирке…Конечно есть. Но, как бы сказать, это другие девушки, они не такие, как Маша, в глазах которой всегда отражается их старая крохотная пыльная — последняя в городке улочка, ведущая к их дому на окраине городка.

Что ты за человек, когда-то говорила ему мать: — Не можешь усидеть на одном месте. То тебе нужно в Италию, то точно в Мадрид. Повеет ветер с юга — отправляешься на север, повеет с другой стороны — ты отправляешься в противоположную.

У его матери было три сына — смуглых как та дорога, что рассекает дикие поля за околицей. Красивых, как облака, гордо плывущие в небе над Черными скалами. Но братья у него стабильные, а он непоседа, вечно стремиться куда-то все дальше и дальше… Куда готов направиться — а куда подойдет первый попавшийся поезд, чтобы ехать и ехать, чтобы весь мир повидать, других людей.

Да и зачем возвращаться… Даже по большому секрету никому бы и никогда не смог сказать Ячо, только самому себе — и то очень редко, мог бы признаться Ячо что иногда очень хочет вернуться… ради полупустого магазинчика для бытовых товаров…ради Маши. Эта кепка тоже тебе, Маша.

Он не признается, что какая-то девушка забыла ее на скамейке, и он подобрал ее еще до того когда та вернулась. Не потому что у него нет денег…нет, не потому. У Ячо много денег. Когда он приезжает, мать не выходит на старую городскую площадь подметать два миллиона нападавших листьев — ведь вечная осень с тоннами пожухших листьев.

Они ходили всей семьей в ресторан «Балкан», Ячо заказывал 29 горячих домашних колбасок, сам не ел, он только смотрел счастливыми глазами на то как мать и братья уплетали — даже не жевали, а почти глотали горячие, вкусные колбаски и был безмерно счастлив. Тогда братья еще и не думали ехать в Мадрид.

А в Палермо старый умирающий лев Лео с нетерпением, из последних сил ждал и не мог дождаться своего кормильца Ячо из Березников, Болгарии. Эта красивая блузка тоже тебе, Маша, мысленно говорит Ячо и ему становится тепло на душе, и совсем не жаль потраченных на блузку огромных денег. Если Маша покинет город, в нем останется только одна позабытая тарелка, похожая на корабль и переполненная недоеденных жаренных колбасок. Братья уже в Мадриде, если уже не отправились куда-то на север.

И вообще, есть ли лев в цирке «Соле Мио»? Леоне последнее время был таким немощным что засыпал прямо на манеже, однажды он не проснулся ни от грохота хлыста ни от пистолетного выстрела дрессировщика. Умер на сцене. После смерти Леоне Ячо больше не думал о цирке, без Леоне не было ни цирка, ни дорог, ни городов, ни площадей. Не было льва. Ячо хотел напиться, но ему не хватило денег даже на бутылку водки. Льва продали в какой-то музей, чтобы набить его шкуру рубленой соломой и поставить чучело в зале для экспозиций — показывать детям за билетик в один евро. И только память о вечной беззубой метле его матери, подметавшей городскую площадь, остановила Ячо от кражи чучела льва Леоне из музея.

Немного повертелся Ячо около препаратора животных, нанявшего его помогать в работе, и с горя — на родном болгарском — поделился с ним о любимой — очень красивой девушке Маше — болгарке, о матери и братьях. Потому что теперь не была льва Леоне, а без льва не было ни цирка, ни дорог, ни городов, не было матери, братьев и особенно Маши. Потому что тех денег, что обещал ему заплатить дон Доменико ни на что не могло бы хватить… Но если бы дон Доменико заплатил ему деньги, Ячо купил бы Маше не в самом дешевом магазине «Фриоре», а в само дорогом магазине самую дорогую вещь и подарил бы ее Маше.

Девушке в одной улыбке собравшей всю красоту их, забытого Богом городка, занесенного самым пушистым снегом, снегом суровой зимы, когда у мамы бывали дрова для огнища. Не знаю кто теперь наколол ей дров… Братья мои в Мадриде, а может быть уже и на севере. Там много цирков. На севере цирк дело особенное — важное.

Знаешь, о чем я мечтаю, дон Доменико? Мечтаю поставить цирк на площади нашего захолустного городка, тогда мама не пойдет подметать щербатую городскую площадь, а братья приедут домой. Мы все будем вместе, с нами будет Маша. И ты будешь в ее доброй открытой улыбке, дон Доменико, потому что ты добрый человек. Возьми меня на работу, дон Доменико… И моего льва сделай красивее, чем он был на манеже в последние дни своей жизни.

Мой цирк будет называться «Ветер». В него будут приходить много детей, и я всех, у кого нет денег, буду пускать бесплатно. Я объеду все города Болгарии, и везде много детей будут приходить в цирк. И ни одна мать не будет по воскресеньям подметать городские площади, даже если не два, а сто два миллиона листьев покроют их своей пестрой шубой. А тебе ,дон Доменико, я куплю наши жирные жаренные домашние колбаски — двадцать девять.

— Закрыли магазин бытовых товаров, Ячо, — сказала ему мать, когда встретила его на автобусной остановке у старой городской площади. Сегодня она не пошла подметать ее, миниатюрная темная, как сумерки после тяжелого рабочего дня, женщина, знающая, где находится Италия и Мадрид, потому что там пребывают ее младшие сыновья. Знающая даже где находится мастерская дона Доменико, и где стоит стол с чучелом льва Леоне.

— Закрыли магазин… — словно эхо повторил вслед за матерью, Ячо, вспомнивший о дорогущем — самом дорогом из всех имевшихся в итальянском магазине, платье, заботливо упакованном, и теперь одиноко лежащем на дне его, облезшего от тяжких путешествий, чемодана.

— А Маша… — переспросил Ячо — высокий и смуглый, юноша, жилистый как стебель дикой яблони у дороги, дающей горькие плоды. Маша… это только ее улыбка могла вобрать в себя весь мир — забытый Богом городок, его заснеженные улочки.

— Маша… уехала, — произнесла женщина решившая сегодня не подметать миллионы осенних листьев, словно тысячи тяжелых ватных одеял, покрывших остывающую землю.

— Уехала… — перестал дышать Ячо, которому при упоминании имени девушки разом грезились в ее улыбке пестрые лета и снежные зимы, уютные города и красивые площади, добрый дон Доменико и даже маленький кокетливый домик, который несколько лет мечтал купить Маше и своим смуглым сыновьям Ячо. Теперь не было Маши, не было ее улыбки, не было ни снежных зим, ни знойных лет, ни площадей, ни городов — ничего не было. Одно дорогущее платье на дне облезлого чемодана, самое дорогое в том итальянском магазине в Палермо.

— Она оставила тебе свой телефон… — произнесла мать. Ячо вскинул голову не веря своим ушам! И в одно мгновении все встало на свои места! И дороги и города, площади, лета и зимы, уютный домик в шумными сыновьями и самый бесплатный из всех цирков в мире — его цирк «Ветер», куда будут приходить все дети округи, любоваться лошадьми и львами, где с потолка будет сыпаться столько жареной кукурузы — пуканки, что досыта наесться ею хватит всем!

Перевод сделан 23.06.2011г.