— Ние, гърците, сме първи в света! По всичко! Знаеш ли го това? Не го знаеш. Откъде ще го знаеш – ти си българин... — плюнчеше Карагьозис масата и допиваше поредното узо, с което днес съвсем се оля.

И Мунчо не се предаваше – нито по пиене, нито по приказки.

Двамата работеха заедно вече цели пет години. Деляха хляба, несгодите по жени, радости и мъки, дето се казва, но като станеше дума за това – какви са гърците и какви са българите, скачаха като петли един срещу друг. Нямаше омраза, но ставаше дрязга.

— Разбираш ли? Първи! По всичко! Ама на теб ти е простено ако не го знаеш, защото си българин. Виж, ако си американец, няма да ти простя – продължаваше да намила Карагьозис.

— Ей-й-й, стига сме се обиждали на нации, разбираш ли! Колко пъти да ти казвам, че съм половин българин, половин руснак. Баща ми е българин, а майка ми рускиня – защитаваше се Мунчо.

— Тя все тая. И чист руснак да си и чист българин да си – разлика никаква. Нали сте си братушки, в едно семейство сте расли, един хляб сте яли, едни песни сте пели, едно и също мислите, или въобще не мислите. До вчера имахте всичко – днес нямате нищо. Вчера имахте култура – днес нямате. Вчера имахте паметници, през нощта изчезнали и днес ги няма-а-а. Къде ви е миналото, дето цял свят го знае? Виж, като кажеш още – Гърция – само при тази дума всички богове се изправят пред теб. Ние не си бутаме паметниците като вас. Всяко камъче си пазим. Да не говорим за Сократ, за тия и ония...

— Мале-е-е, какво го правиш такова? Точно „тия-ония” ти липсват на тебе. И едва ли знаеш повече от самата дума „култура”. Точно на нея запецваш и няма мърдане. Ако те питам кой е измислил компютъра, със сигурност няма да знаеш. Най-много да го погърчиш – Мунчо взе преднина.

— Ба! Не знам? Американец ще да е! Откъде у друг толкоз акъл?

— Не позна! Този „американец” е българин! Ясно ли ти е? И се казва Джон Атанасов. И е от село Бояджик, Ямболско. Туй се намира в България. Не вярвам да си го чувал, още по-малко вярвам да го запомниш.

— Айде, бе! А защо е „Джон”? Българско име ли е туй? – настръхна Карагьозис.

— Ние сме демократична държава. Всякакви имена си имаме – напъчи се Мунчо. А на ума си рече: „Как ли пък няма да ти кажа, че само баща му е българин, а майка му е американка, та да ми го зачетеш наполовина.”

И тъй като Мунчо имаше същата съдба на двунационален, реши да си защити и руската половина:

— А кой пръв отиде в Космоса, а? Остава и това да не знаеш.

— Знам бе, знам. Ама ти какво ми се фукаш с руснаците, нали уж си българин – като че ли ти си летял в Космоса! Или – кога както ти отърва, а?

— А ти що се фукаш? Хайде кажи ми един стих от „Илиада”, де! – Мунчо ровеше от паметта си всичко, за което се сещаше.

— То от Сократ ли беше? – напъна се Карагьозис.

— А, ти наистина не си в час! Омир бе, Омир!

— Знам го Омир! Омир няма да знам! – пъчеше се Карагьозис.

И Мунчо изрeцитира набързо първия стих от „Илиада”, макар че само него знаеше, но някога беше ял шамари от учителя си по литература и никога не забрави този стих.

— Е, да ама ти ми казваш нещо на български, откъде да знам дали не ме лъжеш. – не вярваше Карагьозис.

— Ето бе – „пей за гнева на Ахила, сина Пелеев, богиньо...” – „я тин орги ту Ахилеа” ти говоря, бе – Ахилеос... Дето бил син на Пелеос — нали разбра сега.

Карагьозис напъна цялото си същество, ум и памет, колкото имаше, да се сети нещо и да забие три педи в земята тоя тъп Мунчо, дето не си вижда скапаната държава, ами седнал да се мери с нето, гърка, дето е първи в света. По всичко! И решен да не се предава за нищо, важно се обърна към Мунчо:

— Я ми кажи ти, брат ми, кой е най-високият връх на Балканите?

Мунчо без запънки, кротко рече:

— Мусала.

— Какво-о-о? Туй пък къде е? Или си го измисли?

— В планината Рила, в Южна България – ей го, оттатък синора. Карагьозис си помисли: „След като толкова уверено ми го каза, ще вземе да излезе, че е прав, ами я да го спипам тогава в метрите:

— Колко е висок твоят „Мусалас” ли, какъв беше там?

— Висок е 2925 метра. – отново без запъване отговори Мунчо.

— Имаш грешка, брат ми! – не се предаваше Карагьозис. – Ти за Митика чувал ли си?

— Ти за какво ме мислиш, бе? Ей го, Олимп – срещу Бялата кула се вижда, оттатък морето. И Митика е там.

— А знаеш ли, че Митика е по-висок от твоя Мусалас ли, как беше?

— А ти знаеш ли, че през 1950 година (Мунчо си измисли годината за важност), когато са правени последните международни измервания на такива височини, вашите гърци наредили три метра камъни на Митика, за да излезе по-висок от Мусала и ти сега ми се перчиш. От де да знаеш, когато не си бил роден. И понеже не си от четящо племе, как да разбереш. Карагьозис позеленя. Него, гърка, да го обижда на племе един смотан българин! Него, гърка, дето е първи в света! По всичко! Не, това няма да му го прости! Никога!

— Слушай бе, келяв! – не сдържаше гнева си Карагьозис – хайде да не се обиждаме на племе, да не почна аз! Може да не съм от четящо племе, но поне не съм от крадливо! Каквото изкарам – мое си е. Забрави ли миналата година като ходих в Банско, само дето бос не се върнах? Взеха ми всичко – парите и чантата. Много сте учени, бе! И крадливи!

— Че аз какво съм ти виновен, бе? Мен ме знаеш – не крада. А тука, в Гърция, не крадат ли? Изпочупихте си витрините, окрадохте си банките – да бе, ти май забрави! Такова чудо къде си виждал другаде? Счупени витрини, минаваш, пълниш си чантата и заминаваш. Не крадяли! Изпочупихте си със злоба даже и автобусните спирки.

В един миг на Карагьозис му светна, че знаеше нещичко от общата им история, та реши хем да го настъпи, хем да покаже грамотност:

— Ако ще говорим за „злоба”, ти като „учен”, сигурно си чел как един ваш цар отрязал главата на един наш цар и я направил позлатена, за да пие с нея вино. Ей това е злоба май, какво ще кажеш? – погледът на Карагьозис засвятка от удоволствие, че най-после ще накара приятелят си да млъкне и да се засрами.

— Стига бе! Аз и ти виновни ли сме за това? Ако ще се ровим в историята, не ме карай да ти напомням за 14 хиляди ослепени войници! Четиринайсет хиляди, ти казвам! Слепи! Схващаш ли? Седнал да ми говори за една никифорова кратуна! – при тези думи Мунчо плю злобно на масата.

— А ти знаеш ли какво си? Ти си „вулгарико кефали”! – запелтечи Карагьозис.

Мунчо знаеше, че тази дума е много обидна на гръцки, но за него на български си означаваше просто – „българска глава”, или в най-лошия смисъл – „дебела глава”, затуй и не се обиди:

— О, с това само комплимент ми правиш, не се обиждам!

Разговорът толкова се напече, че двамата приятели бяха на косъм да се хванат за гушите, когато светкавица от фотоапарат прекъсна думите и мислите им.

— Тихо, че май ни снимат! Някой папарак...

— Хелоу! – поздрави ги фотографът.

— Хай – вар – ю! – замъчи се Карагозис, уж на английски.

— Кол-ьо Джафер-оф Би Джи! – представи се журналистът и подаде ръка първо на Карагьозис, който пък без да е разбрал нещо, се съгласи:

— Ес, ес.

След туй се приближи до Мунчо и му подхвърли тихо:

— Тук съм, майна! Няма са плашиш! После ша мина.

Когато Кол-ьо Джафер-оф Би Джи си тръгна, двамата приятели се бяха кротнали и мълчаха. Пръв се обади Карагьозис:

— Какво ти рече англичанина?

— А, гамото, много съм го разбрал!

— Нали уж много знаеш, а? Две думи на английски не можа да обелиш. Виж аз го разбрах: рече „ту майне” – значи „ти си мой”,  „приятел” ти каза. Културен човека. Английски говори...

— Ти си взел да поумняваш, бе! – прихна да се смее Мунчо, та чак чашите се разлюляха. – Това беше Колю Джафера от Пловдив, затуй ми рече „майна”. Пък БиДжи си е БГ – съкратеното на България.

— Той да не е грък тоя, бе? Името му докарва на Караджаферис, лидера на оная нашата партия...

— Айде, айде-е-е – и тоя погърчихме! Я налей последно, че много стана за днес! – махна с ръка Мунчо.

Двамата приятели си стиснаха ръце и звъннаха с чаши, за да полеят отново кахърите си.

(от цикъла „Мунчо и Мунчовица из Европа”)

— Мы — греки — впереди всех на планете, первые во всем! Ты это знаешь? Не знаешь. Откуда ж тебе знать, если ты болгарин... — размазывал по столу слюни Карагёзис, допивая последнее узо, которым сегодня совсем залился.

И Мунчо не уступал ему ни в выпивке, ни в болтовне.

Они работали вместе уже более пяти лет. Делили между собой каждую краюху хлеба, неудачи с женщинами, все радости и муки. Но как только заходила речь о том, какие люди греки и какие болгары, налетали друг на друга, как драчливые петухи. Ссорились, скандалили без ненависти.

— Так ты понимаешь? Пер-вые! Во всем! Но тебя можно простить за то, что ты ничего не знаешь — ты же болгарин! Так только потому, что болгарин! Вот был бы ты американцем, я бы тебя никогда не простил — продолжал свои глупые речи Карагёзис.

— Эй, хватит меня обижать по национальности. Сколько раз тебе говорить, что я на половину болгарин, а на половину русский. Отец у меня болгарин, а мама русская — защищался Мунчо.

— Это все равно. Будь ты хоть чистым русским, хоть чистым болгарином — никакой разницы. Вы ж все там братья, в одной семье народов росли, один и тот же хлеб ели, одни и те же песни пели, и мыслите все одинаково, если вообще мыслите. До вчерашнего дня все у вас было, а сегодня ничего нет. Вчера у вас была своя культура, а сегодня один пшик от нее. Вчера у вас были памятники, а сегодня не-е-е-ету! Где ваше прошлое, которое весь мир знает? А вот произнесешь только Греция и все Боги перед тобой строем встанут! Мы своих памятников, как вы, не разрушаем! Мы каждый камешек сохраняем! Я уж не буду тебе тут рассказывать о Сократе и прочих...

— Господи, что ты несешь, приятель... тебе только «прочих» сейчас здесь и не хватает. Ты-то едвали вообще понимаешь значение самого слова «культура». Всегда на нем спотыкаешься и никакого движения дальше. А я тебе если скажу о том, кто придумал компьютер, ты–то уж точно не скажешь! В лучшем случае сморщишся. — Тут Мунчо взял реванш.

— А то! Не знаю? Да какой-нибудь американец, скорее всего. У других-то откуда столько ума!

— А вот и не угадал! Тем «американцем» оказался болгарин! Это тебе ясно? И зовут его Джон Атанасов. Он из села Бояджик, Ямбульской общины. Это в Болгарии есть такое село. Уверен, что ты такого названия никогда и не слышал, не думаю, что способен его запомнить.

— Тогда почему Джон? Разве это болгарское имя? — вспыхнул Карагёзис.

— Мы живем в демократичном государстве. Разные у нас имена — надулся Мунчо. А сам подумал: «Сщас прям я тебе скажу, что у него только отец болгарин, а мать у него американка, чтобы ты опять со мной спорил.»

И так как и у Мунчо, как у того великого Джона, тоже была судьба двунационального создания, он решил защитить и русскую половину себя.

— А кто первым вышел в Космос, а? Ты, наверное и этого не знаешь!

— Еще как знаю. А ты чего теперь русскими хвалишься? Ты же болгарин! Как будто сам в Космос летал! Так когда летал-то?

— А ты чего не своими заслугами хвалишься? Ну-ка прочти мне на память хоть одну строчку из «Илиады». Ну! — Мунчо сам в это время поспешно рылся в своей памяти, но как на грех ни строчки не приходило в его голову.

— Это, которое сократово, что ли? — поднапрягся Карагёзис.

— О! Так ты действительно собраться с мозгами не можешь! Гомер! Го-мер!

— Знаю Гомера, как не знать! — раздувал ноздри Карагёзис.

А Мунчо прочел ему по памяти первый стих из «Илиады», и какая разница, что он только его-то и знал, и то только потому, что учитель литературы — в прямом смысле — многократно вбивал его ему в память.

— Ну да, так ты мне по — болгарски его читаешь, откуда мне знать, что не обманываешь?! — не верил Карагёзис приятелю.

— Да вот тебе: «пой о гневе Ахила, богиня...» — «я тебе говорю — Ахилеос... Что был сыном Пелеоса» — теперь ты понимаешь о чем я тебе рассказываю?

Карагёзису нечем было крыть, и он максимально напряг свою память — насколько это может сделать пьяный человек — но все его попытки «заткнуть за пояс» этого тупого болгарина Мунчо, который не может критично оценивать свою страну и происходящие в ней процессы, а сел тут высокомерно спорить с ним — Карагёзисом — греком, представителем самого первого из первых народов мира. Во всем! Приняв решение не сдаваться, исполненный важности, Карагёзис, снова взглянул на Мунчо:

— Ну-ка ты мне скажи, братец, назови самую высокую вершину Балканских гор.

— Мусала — без запинки воскликнул Мунчо.

— Что? Это-то ты откуда взял? Сам придумал?

— В Рильских горах эта вершина находится, в Южной Болгарии. По другую сторону хребта.

Карагёзис подумал: «Так уверенно говорит, еще выйдет, что он прав, дай-ка я его иначе проверю...»

— А высота этой вершины какая? Мусалос или как там вы ее называете?

— Высота 2925 метров — снова без запинки ответил Мунчо.

— Ошибаешься, братец! — не сдавался Карагёзис. — Ты о Митике слышал?

— Ты за кого меня принимаешь? Вон он твой Олимп — напротив белой вышки виден, за морем. И твоя Митика тоже там.

— А ты знаешь, что Митика выше твоего Мусалоса, или как там ее звали...

— А ты знаешь, что в 1950 году (тут, конечно, Мунчо слукавил — год он выдумал ради пущей важности), когда проводились последние международные исследования — замеры высот в том числе, ваши греки навалили гору камней — почти три метра высоты так прибавили высоты вашей вершине Митика, только и только чтобы стала выше нашей вершины Мусала, а ты теперь хвалишься передо мной. Да откуда тебе это знать, ты тогда еще и не родился. А так как и читать не любишь, то откуда тебе все это знать. Карагёзис позеленел. Его, грека, и обижает какой-то недалекий болгарин! Его, грека, представителя самого передового, самого грамотного народа в мире. Всегда и везде первого! Нет, этого он ему уже никогда не простит! Никогда!

— Слушай, ты, недоумок! — нисколько не стараясь сдерживать свой праведный гнев, прогремел Карагёзис — давай-ка не обижать мой народ, чтобы я тут тебе не сказал все, что о твоем народе думаю. Я-то может и не люблю читать, но я хоть не ворую! Что заработаю – то мое! Совсем позабыл, как я в прошлом году гостил в Банско, только что босиком и пешком домой в Грецию не вернулся. Все выкрали твои болгары – и деньги и сумку. Слишком ученые и читающие болгары. Те еще ворюги!

— Я-то тебе в чем виновен, а? Ты меня знаешь, я не ворую. А тут, у вас в Греции, что же — не крадут что ли? Когда во время бунтов перебили все витрины магазинов — все вынесли твои культурные греки, а банки как обокрали. Память у тебя короткая! Я такого ни в одной стране мира не видел. Раз витрина разбита, — набирай в сумки всего, что только душа твоя пожелает, и сколько в ту сумку поместиться, и вперед. Не воруют греки... Это ты кому другому рассказывай. Даже автобусные остановки поразбивали от злобы. Неожиданно Карагезису пришло в голову, что и он кое-что знает из общей истории, так что он тут же решил разом и придавить приятеля и показать свою ученость и грамотность.

— Ну, уж если мы тут и будем разговаривать о чьей-то «злобе», то ты наверное, как «ученый» и «читающий», помнишь, как один из ваших царей отрезал голову нашего, позолотил ее, чтобы вино пить из той головы греческого царя. Вот это злоба! Что ты на это скажешь? — Глаза Карагёзиса от удовольствия засверкали, как молнии, — наконец-то ему удалось заставить приятеля умолкнуть посрамленным.

— Да хватит тебе, как буд-то это мы в том повинны. Если сейчас начать рыться во всемирной истории, то и мне придется вспомнить четырнадцать тысяч ослепленных болгарских бойцов. Не ослышался? Четырнадцать тысяч! Ослепленных! Ты это-то понимаешь? Сел он мне тут рассказывать о какой-то никифоровской голове! — при этих словах, он зло сплюнул на стол.

— А ты знаешт кто? Ты «вулгарико кефали»! — запинаясь, произнес Карагёзис. Мунчо знал, что для греков и сказанные на греческом, это очень обидные слова. Но для него — болгарина они обозначают всего-навсего просто «болгарскую голову», поэтому он совсем и не обиделся:

— О! Да ты комплименты мне говорить начал! Я на тебя не обижаюсь! Тем не менее их разговор раскалился достаточно сильно, и настолько сильно, что оба приятеля были готовы ухватить друг друга за горла, но тут фотовспышка какого-то фотоаппарата прервала их слова и мысли.

— Тихо! Похоже, что нас снимают! Какой-то сопливый папарацци...

— Хелоу! — поприветствовал их фотограф.

— Хай — вар — ю! — попытался сказать „на анлийском” Карагёзис.

— Кол-ьо Джафер-оф Би Джи! — представился журналист, и подал руку сначала Карагёзису, который, не понял ни слова, но согласился со сказанным, кивнув головой.

— Ес, ес!

Потом он приблизился к Мунчо и подбросил ему лукаво:

— Я здесь. Не бойся, мать иху так! Позже подойду.

Когда Кол-ьо Джафер-оф Би Джи отправился по своим делам, оба приятеля смолкли. Молчали долго.

Первым нарушил молчание Карагёзис:

— А что тебе англичанин сказал?

— Да хрен его знает, много я его понимаю...

— Ты ж тут спорил, как ненормальный, что все знаешь! А двух слов по английски сказать не смог. А я вот понял, он сказал „мать иху” — ту майне почти, значит „ты — мой приятель” он тебе сказал. Культурный человек. По английски разговаривает...

— Да ты начал умнеть прям на моих глазах! — рассмеялся Мунчо, да так громко, что узо расплескалось из стаканов на стол. — Это был Коля Джафера из Пловдива, поэтому он мне и сказал, „мать иху”. А Би Джи значит Болгария — сокращенное название страны .

— А он не грек? Что-то его имя напоминает мне Караджаферис.

— Да ладно тебе, уже и этого в греки перекрестил! Наливай, да пора уходить — перебрали мы сегодня что-то. — махнул рукой Мунчо.

Оба приятеля пожали друг другу руки, чокнулись стаканами, чтобы в последний раз за вечер, выпив узо, забыть о своих проблемах.

Переведено 8 марта 2014г.