Защо обичам толкова много огъня? Дали защото от дете обикалях около мама, когато го подпалваше и после слагаше нещо да ври в котлето, или заради тези огнени човечета, които се плезят едно на друго и си говорят нещо. Не знам. Май че е повече от яденето. В единия край на огнището ври гърнето с боб. Похлупачето леко потраква. Единият край е заровен в жаравината, а другият — с дръжката, е свободен да се хваща. Или пък когато се пече хлябът! Това е по-сложна работа. Първо се нажежава подницата на изсипаната отстрани пепел. В това време хлябът е омесен. И мама от нощвите направо го мята на подницата. После слага отгоре връшника, посипва с гореща пепел и чакаме. А колко е приятно като се вдигне връшникът и погачата вдига пара. И един аромат! Ще ти се да започнеш още веднага.

Но най ми харесваше вечер, когато всички сме насядали около огнището. В котлето ври царевица. Докато стане тя, мама е заровила в жарта няколко картофа. Кое ще стане по-бързо. Което и да е, ще бъде изядено. А пък наесен, когато е обрана царевицата?! Да печеш царевица на жаравата — от това по-хубаво няма. Чуваш я как пука. Зачервява се от едната страна, после се обръща от другата и готово. Хващаш я с машата още гореща и бягаш навън. Котката те гледа и като че ли и тя иска. Даваш й няколко зрънца. И тя не духа. Бързо ги гълта и чака за още.

Бях по-голям и не ми оставаше време за огнището. Понякога вечер, на по-топло разговаряхме за домашните работи — за докарване на дърва, за изхранване на стоката, за моите работи по учението. И парите все не стигат.

Някой път вечер идваха и наши роднини, главно близки на мама от нейното село. Те пасяха овце и приказките им се въртяха все за закопани пари, за явили се вълци, за свършването на света. После мама ги уговаряше за кой ден през седмицата ще дойдат да прекопаем царевицата.

Защо обичам толкова много огъня, защо така се радвам на светналите въгленчета? Мама казваше — утре ще се стане по-рано, ще направим качамака и ще ходим да пластим на Сърце. Аз питам: ами въгленчетата сега? „Няма им нищо. Ще ги завием да преспят и утре ще ги събудим да подпалят огъня.“ Мама подбира с ръжена пепелта отстрани и лекичко ги посипва. Те примигват, сигурно им се спи като на мен. Сутринта ставам по-рано с мама и чакам да ги събуди. Отравя пепелта и те светят. Като че ли се усмихват. „Тичай за съчки“ — разпорежда тя. След малко огънят е осветил цялото огнище и весело пращи. Дали и първобитният човек така е пазил огъня през дългите и студени нощи? Сигурно и той така се е радвал. После е хвърлял отгоре нещо за печене.

В котлето водата завира. Мама пресява брашното и почва най-интересната част — печенето на качамака, Това не е така лесно, както си мислите. То е въртене на качамилкята, докато качамакът почне да се отделя от нея. Още топъл се сипва на синията. Много се не чака. То е нещо пържено с качамака, то е попара — царско ядене.

Една вечер до огнището остана и учителката, която живееше у нас. Тя също много обича огъня. Но знае и други работи — по него гадае. Хвърля малки пръчици и ги гледа. От кой край ще започнат да горят. Накъде сочат. Познава дали Митко я обича още, дали ще дойде други ден в събота. И както показват пръчките, всичко се случва. Аз също хвърлях съчки дали ще си взема изпита, но пръчките май скриха нещо от мен.

Тук до огнището знам, че баща ми и майка ми са вземали най-важните решения за мен. Трябваше да се запиша в университета, а таксата е голяма. А няма от къде да вземат заем. И една вечер, тук пред божествения огън, окрилени с мечтите за по-хубаво и добро, решават да продадат голямата ливада на Распакя. Каква ливада беше! Всичко имаше на нея — и гора, и извор, и големия път над нея, който води до Дефилето. Но нямаше как. Баща ми, който с големи икономии беше я купил преди десетина години, му се плачеше. Но мама казва: „Детето трябва да го изучим. Не като мен с второ отделение. Закъде съм сега?“

През последната година пак се стигна до таксата. Баща ми не можа да намери пари. Мама се реши: „Ще продам наниза с пендарите, които ми даде, когато дойдох тук.“ Погледнете портрета на стената. Виждате ли тая млада жена с наниза? Никак й не е било лесно. Навела се беше ниско над огнището. Може би пророни някоя и друга сълза, но бърже ги изтри.

Тук на гости една вечер беше и момичето от морето. Колко много се радваше на огъня, на борбата на пламъчетата, на блясъка на жаравата. Ослушвахме се в разговора на преплетените клони, които се прегръщаха и танцуваха. И тя танцува около огнището, а очите й блестяха като въглените. Така, докато притихна в нежност и топлина. Не заравяхме жаравата да има за сутринта. Огънят беше на шарената черга в къщи. Той горя цяла нощ. Запази се не само до сутринта, но още много години, още много дъждовни и студени нощи.

Като дете, спомням си още за тези светнали въгленчета, които лекуват. В шарената паничка с вода мама леко ги пускаше с машите и нещо им говореше. Те падаха, изгасваха и сякаш нещо повтаряха. Следях ги с голямо внимание и малко страх. После пиех от водата. И чувствах как главата лека-полека ми минава и не ме боли.

А пепелта? О, тя е свещена. Нали това е прахта на толкова много дървета — и млади, и стари. Ако можеш да я разчетеш, ще научиш толкова много тайни, които те са си споделяли, това, което са преживели. Но сега не можем. Носим я в градината и тя дава живот на всичко, което сме насадили наоколо.

Как обичам да застана вечер насрещу огъня, да се отпусна леко и да прелиствам страниците на моя живот. Тук в огъня аз го виждам целия тоя дълъг път на борби, на подлост, и най-после — края. А огънят свети в очите ти. Колко много неща желаеш още и чувстваш прилив на сили. Мечтите може би ще се осъществят. В огъня се борят добри и зли духове. Кой ще победи? Безспорно добрите. Аз вярвам.

И животните обичат огъня. Котката винаги вечер е с нас до огнището. Тя е така спокойна. Леко примигва. Може би и тя си мисли нещо. Може би слуша какво си говорим. Но не обича кавгите. Надига уши и е готова да си тръгне. Вижда, че огънят догаря. Хапнала е с нас каквото има и не чака да я гоним. Става, и леко мяука на вратата. Нейното легло е в сламеника. Издълбала си е една дупка в сеното да й е топло. Утре рано ще дойде преди да сме разсипали качамака. Нейният часовник никога не греши. Кой ли я буди навреме? Дали си не мисли за качамака като мене. Тя гледа да осигури най-важното — хляба и леглото, после всичко друго. Колко му трябва на животното — да е сито и на топло. Май и ние хората сме като тях. Тя си има и своя Март. И тогава изчезва с дни, но простено й е. Та ние имаме не един, а няколко Марти. Понякога изчезваме не за дни, а години гоним нещо, после дълбоко съжаляваме.

Пак се връщам към детския спомен. Зариваме вече огъня. Мама донася газената лампа от стаята, взема един паздер от връзката и я пали. Как ще се хаби кибритът? Лягам си успокоен. Завивам се презглава и си мисля за разпалените въгленчета и за топлата дупка на котката, завита презглава като мен.

Почему я так люблю огонь? Может быть, потому, что с раннего детства все время толокся около мамы, особенно тогда, когда она разжигала огонь в очаге, потом ложила что-то в котелок, а может быть, из-за тех огненных человечков, которые суетливо трепетали в очаге, постоянно высовывая, и словно бы даже показывая, друг другу языки и разговаривая друг с другом. Не знаю. Предполагаю, что больше меня все-таки привлекала еда. В одном уголке очага в горшке кипели бобы. Крышка сосуда, от кипения воды, все время пританцовывала и слегка ударялась о края чугунка. Одна его сторона была зарыта в горящих углях, а та, на которой была ручка, была доступна для того, кто пожелает за нее взяться. А когда мама пекла хлеб! Это было более сложной работой. Первым делом раскалялся очаг, потом горящие угли — пепел отодвигались в сторону. К этому моменту тесто в деревянном корыте уже было вымешано и готово для выпечки хлеба, и мама бросала круглые толстые лепешки теста на глиняную сковороду, которая стояла на раскаленном месте очага, слегка посыпала сверху пеплом и прикрывала крышкой, мы принимались ждать. И как же было приятно приподнять крышку, и ощутить духовитый пар от свежего горячего хлеба. Какой это был аромат! И каждому тут же хотелось оторвать большую краюху, посолить сольцой и вгрызться в краюху зубами.

Но больше всего мне нравились вечера, когда вся семья усаживалась у очага, — ближе к огню и свету от него. В котелке варилась кукуруза. И пока она варилась, мама прятала в углях несколько картофелин. Он, несомненно, готовился быстрее кукурузы, и поэтому быстрее съедался. А осенью, когда уже была убрана кукуруза?! Печь кукурузу в очаге — лучше этого ничего не знаю. Слышно было даже, как каждое зернышко растрескивается от жара. Краснеет с одной стороны, потом переворачиваешь ее на другую сторону, и вскоре весь кочан готов. Хватаешь его голыми руками и выбегаешь на улицу. А там кошка, да так жалобно сморит на тебя, что ты не выдерживаешь, и даешь ей пару зернышек кукурузы.А она на них даже не дует — глотает тут же. И ждет новой порции угощения.

Когда я подрос, у меня уже не было времени вертеться рядом с мамой у очага. Но иногда, вечером, когда еще было относительно тепло, мы беседовали о домашних делах — о том, как достать дровишек на зиму, чем прокормить животных., о моих школьных делах. Нам все время не хватало денег...

Иногда вечерами приходили к нашему очагу и родственники, в основном родственники мамы из ее села. Они пасли овец и все их разговоры всегда вертелись вокруг зарытых кладов, вокруг диких волков и конца света. Потом мама уговаривала их заглянуть к нам на неделе, чтобы перекопать огород, где росла кукуруза.

Вот почему я так люблю огонь домашнего очага, почему так радуюсь горящим уголькам? Мама говаривала – завтра встанешь раненько, сделаем качамак и сходим по важным делам. Я в таких случаях всегда спрашивал, а с огоньками что будет? «Да ничего с ними не случится, мы их укроем, чтобы они немножко поспали, а по утру разбудим и снова разведем сильный огонь». Мама кочергой подбирала пепел со свех сторон и прикрывала им горящие угольки. И они принимались жмуриться, как это делаю я, когда мне хочется спать. Утром мама вставала раньше всех, и я принимался ждать, когда она начнет будить огоньки. Она кочергой шурудила в очаге, огоньки просыпались и принимались весело потрескивать и выплясывать свои магические танцы. Они плясали так весело, что мне казалось, будто бы они смеются. «Беги за хворостом» — распоряжалась мама. Подкормленный хворостом, огонь разгорался еще сильнее и уже освещал не только очаг, но и небольшой кусок комнаты. Наверное, так же как мама, и первобытные люди спасали холодными зимними ночами огонь от затухания. И наверное, так же ему и радовались, а потом бросали в огонь что-то из чего можно было бы приготовить еду, и ждали нового вожделенного момента — насыщения.

Вода в котелке закипает. Мама просеивает кукурузную — желтую — муку, и начинается самая интересная часть ее домашних занятий — она готовит качамак. А это не так уж и просто, как может показаться с первого взгляда. Она долго размешивает мучную кашу, в стоящем не огне чугунке, пока каша не начнет отделяться от деревянной лопаточки. Потом, все еще горячий качамак она выкладывает на глиняную плоскую сковороду с низкими краями, заливает зажаркой из масла, брынзы и свиных выжарок, и еще немного дает ему доготовиться под крышкой. И получается качамак словно бы немного печеный, но мягкий и нежный, как попара — царская пища!

Однажды вечером около нашего очага задержалась и учительница, которая тогда жила у нас. Она тоже очень любила смотреть на огонь. Более того, она по огню гадала. Бросала в огонь мелкие палочки — хворостинки и смотрела в какую сторону они упадут, и как гореть станут. Пыталась разгадать: как к ней Митко относится — любит ли еще, приедет ли в следующую субботу. Что горящие хворостинки показывали — так всегда и было. Я тоже гадал — сдам ли экзамены, но мои горящие хворостинки все от меня скрывали.

Вообще, я точно знаю, что самые серьезные решения мои родители принимали именно здесь — у очага. Пора было уже поступать в университет, а дороговато стоило обучение, даже занять денег не у кого...И однажды вечером, здесь, перед этим божественным огнем, окрыленный мечтами о лучшем и более красивом, мои родители приняли решение продать свои земли в районе Распака. А какие земли там были! Все на них было: и лес и родники и большая дорога, по которой можно добраться до местечка Дефиле. Но что было делать...Лет десять назад, отец мой, икономя буквально на всем, сумел их купить ценою больших жертв. Так теперь он готов был расплакаться, но мама твердо сказала: «Ребенка нужно выучить... и не как меня — в начальной школе. С таким «образованием» куда теперь?»

На последнем курсе университета снова вопрос уперся в оплату обучения. Отец денег найти не смог. И тогда мама решила: «Продам все маниста с крупными монетами, которые ты мне подарил, когда в жены брал». Вон посмотрите на портрет на стене — видите молодую женщину с несколькими нитками монет на груди? Нелегко ей было такое решение принять. Наклонилась она над очагом ниже обыкновенного, может какую горькую слезу и уронила в пепел, но быстро высохли ее слезы.

Случилось так, что у нашего очага довелось согреться и одной девушке, возвращающейся с моря. Как же она радовалась огню, борьбе огоньков, блеску жара. Мы с нею вслушивались в разговор переплетающихся над домом ветвей, которые обнимались и танцевали. И девушка тоже танцевала у огнища, — у очага и глаза ее колдовски блестели, словно угли. До тех пор, пока не притихла она в тепле и нежности. Мы не прятали до утра угольки в пепле. Огнем полыхали всю ночь алые домашные ковры. И полыхали они дождливыми и холодными ночами еще много-много лет.

С детских лет еще помню, как лечат веселые красные угольки. В воду, которая налита в яркую веселую пиалушку, мама клала несколько красных угольков и несколько минут о чем-то шепталась с ними. Падая в воду, раскаленные угольки угасали с шипением, словно бы повторяли за мамой слова ее молитвы. Я следил за ними с большим вниманием и страхом. Потом пил ту воду, и вскоре чувствовал как моя голова, еще несколько минут раскалывающаяся от боли, переставала болеть.

А пепел? Да он священный! Это же прах многих деревьев — молодых и старых. И если ты сумеешь прочитать письмена пепла, узнаешь многие тайны, которыми они делились между собой, а делились они только тем, что пережили сами. Но мы давно разучились читать письмена. Теперь мы относим пепел в сад или в огород, и он отдает свои последние силы земле и всему тому, что на ней растет.

Как я люблю останавливаться около разожженного очага, расслабляться и долго и задумчиво перелистывать страницы моей жизни. Здесь, в ярких бликах огня мне видится весь мой жизненный путь, со всей его борьбой с подлостью, и даже видится его конец. А огонь светит в мои глаза, и мне снова еще чегото начинает хотеться, и я чувствую прилив сил. И снова надеюсь, что мечты, может быть еще и осуществятся. В огне моего очага снова борятся добрые и злые духи. Кто из них победит? Бесспорно — добрые. Я верю.

И животные любят огонь. Кошка вон каждый вечер лежит с нами у огня. Спокойная. Слегка мигает едва прижмуренными глазами. Может быть, тоже о чем-то думает. Может быть, прислушивается к тому, о чем мы разговариваем. Она только ссоры не любит. Сегодня она перекусила, что Бог послал и теперь не ожидает что мы ее прогоним. Она прядет ушами и вот-вот готова подняться. Когда замечает, что догорает огонь, встает, тихо мяукает у двери. Ее место на сеновале, там она вырыла себе в сене глубокую пещерку, так ей теплее. Утром появится задолго до того момента, когда мы будем раскладывать по тарелкам качамак. Чувство времени никогда ее не подводит. Интересно, а кто вообще будит кошек? Не думает ли и она ночи напролет о качамаке, как я. Она следит за тем, чтобы у нее постель и еда всегда были вовремя. Да и сколько тому животному нужно, чтобы сыто и тепло было! У нее и март свой! Вот тогда она исчезает на целые дни, но мы ее прощаем, потому что и у нас бывает, что мы исчезаем не на день-два, а даже на несколько лет. И потом очень жалеем об этом.

Я снова и снова возвращаюсь к своим детским воспоминаниям. Присыпаю красные угольки пеплом. Мама приносит керосиновую лампу из комнаты, берет из вязанки лучину и зажигает лампу. Чего же спички тратить напрасно? Я, успокоенный, укладываюсь в постель, укрываюсь с головой и думаю о раскаленных угольках и теплой пещерке нашей кошки, как и я укутавшейся с головой.

Переведено 12 сентября 2011 г.